Болтовня о милосердии: как я работала в храме уборщицей, была влюблена в пономаря, а тот в регеншу.

Содержание

Если вы нежны, ранимы и вспыльчивы, пожалуйста, закройте эту статью и никогда не читайте.

Вдруг решите, что я своей историей оскорбляю ваши или чьи-то еще чувства. Это повествование о конкретных людях и конкретных событиях, ничего более.

...

Когда мне было 15 лет, я встречалась с 17-ти летним парнем.

Мы познакомились в единственном в городе православном храме.

Я посещала воскресную школу, он помогал в алтаре - пономарил. Позже меня пригласили в молодежную приходскую организацию, где мы стали общаться, завязались отношения.

Я не просто влюбилась в этого мальчика, у меня началась нервная, тревожная зависимость от него.

В общем-то в семье меня никто не любил, я была замкнутой, не умела общаться с людьми. Поэтому у меня почти не было друзей, а хотелось найти свою компанию, не мучиться от одиночества.

Дома от замкнутых родственников я слышала, что "общаться с другими хотят только дураки со стадным инстинктом". Я страдала от того, что меня причисляли к этим "дуракам" и переживала еще больше.

И внезапно появился парень, которому я оказалась интересна. Он знакомил меня со своими друзьями, я вышла из социального вакуума, из которого мечтала выбраться, но не знала, как.

Мне казалось, что без внимания противоположного пола я не имею ценности. Без парня я не человек. Казалось, что теперь-то меня будут любить.

Поэтому я вцепилась в Антона железной хваткой невротизированного, травмированного, одинокого ребенка. Хотела получить от него то, чего он был не в состоянии мне дать - чего не в состоянии дать никто: безусловной любви.

Этим объясняется дальнейшая история и мое глупое поведение, о котором я теперь жалею.

Жалею потерянном времени, о потраченных нервах.

О том, что тот месяц стал переломным моментом. Моя депрессия, до этого слабая и то отступавшая, то усиливающаяся, теперь сорвалась с катушек и понесла меня лавиной, увлекая в хроническую разбитость, слабость и сонливость, которые отравят ближайшие 13 лет моей жизни.

...

Антон учился в техникуме и заканчивал третий курс. Он остался на летнюю практику, а я поехала к деду на дачу в другой регион.

Тоша устроился штатным пономарем, получал какие-то гроши и бегал на службу по расписанию, а не только в воскресенье.

Вместо того, чтобы спокойно греться на солнце на дачном крыльце, я медитировала над телефоном, раздумывая: написать или нет? Позвонить или нет? Сейчас практика? Сейчас служба? Ответит? Возьмет трубку? Я буду навязчивой? Буду выглядеть жалкой?

Поленница с нашей дачи, которую я разрисовала. Фотография из личного архива автора.
Потом выключала звук, прятала трубку, засекала 2-3 часа и уходила. Чтобы не изводиться, ожидая трели звонка и не выдать, что я без Антона не живу, а существую.

Недели через две Антон изменился. Стал равнодушным, отстраненным, перестал звонить. Оживился только один раз: когда рассказывал, как на приход приехали две регентши-практикантки.

Все стало ясно.

Я тряслась неделю, а потом схватила обратный билет, хотя до конца лета оставалось 1,5 месяца, и рванула домой.

Зачем, что я там собиралась делать - не имела ни малейшего понятия. Учитывая, что боялась даже что-то обсуждать с Антоном, сказать, что мне вообще что-то не нравится.

В родном городе я встретила грубого, резкого, равнодушного человека, у которого вызывала лишь раздражение.

Но он не перестал общаться со мной, даже начал пилить: что ты будешь терять время и бездельничать целый месяц, устраивайся на работу. Иди работай в храм уборщицей. И я пошла. Чтобы угодить любимому.

Ну и чтобы видеть его почаще и своими глазами наблюдать, как он крутит с молоденькими певчими.

Кроме тяжелого физического труда я столкнулась с другими свечницами, тетками в возрасте, которые, заполучив энергичную помощницу, начали просто исчезать с рабочего места.
Уходили посплетничать в трапезную, на склад, в лавку.
Давали мне задания и пропадали. При этом без конца гундели и пилили, что я плохо выполняю свои обязанности.

Тем временем Антон начал откровенно флиртовать с одной из практиканток, при этом прилюдно меня унижать: мог сказать "что тебе надо, а ну иди работай", если я пыталась обратиться к нему в ее присутствии.

Я молча терпела. Хотя в любой момент после такого могла швырнуть в Антона грязную тряпку и больше не вернуться: ни к нему, ни на работу.

Надо мной за это потешались все сотрудники. Совершенно спокойно смеялись в лицо. Это я тоже терпела.

На Медовый Спас на территории храма продавали мед.

Дядька, который работал на настоятеля - решал какие-то материальные приходские вопросы, делал поставки товара - привез партию меда.

Он велел мне встать за прилавок: разливать мед покупателям, пообещал оплату в двойном размере.

Которую я, конечно же, не получила, а попросить конечно же, побоялась.

Хотела что-то уточнить у него, но любезный с клиром и другими работниками, этот мужик досадливо закатил глаза и отвернулся.

Это была какая-то наша приходская гипертрофированная особенность: взрослые мужчины считали нормой грубость, резкость, пренебрежение к детям, особенно девочкам, дико контрастировавшее с подобострастием и лестью по отношению к священникам, в особенности настоятелю.
И, конечно, контрастировавшее с разговорами на тему "ах как прекрасно что в храм идет молодежь, не отпугивайте детей, Христос же сказал..."

За работой, на улице, холодным ветреным августом меня продуло. Началась ангина, я слегла со слабостью, ломотой в теле и высокой температурой, которую не могла сбить: лекарств подходящих не было, денег тоже.

Домашние обиделись за какой-то мой косяк и отказывались разговаривать, поэтому за помощью обратиться было не к кому.

Я написала сообщение Антону: попросила сходить в аптеку, купить хотя бы парацетамол за 20 рублей. Посидеть со мной, поговорить, поддержать.

Антон пришел. Принес трехлитровую банку меда. Я не успела ничего спросить, но по мне и так было видно, что обрадовалась: решила, что Тоша захотел проявить доброту и заботу, принес для меня мед, наконец-то смягчился. Любимый мне поможет.

Но Тоха был сух, деловит и недоволен. Он резко оборвал мою радость, сразу заявив, что "это не для тебя". Отказался поделиться даже ложкой для одной чашки чая. Сказал, что никуда он не пойдет, потому что устал, и вообще у него сегодня еще планы. Сидеть со мной и бегать по аптекам не собирается. Забрал свою банку и отбыл.

Я осталась одна, оглушённая до звона в ушах.
Путь ко мне и так лежит через аптеку, стоило просто завернуть туда. При этом был сделан крюк до квартиры, но тогда зачем? Чтобы выразить свое недовольство и раздражение? А как же все эти православные разговоры о помощи ближнему, посещении больных и прочее благочестивое бла-бла-бла? Как же эти елейные приторные речи о добром самарянине etc. etc. etc?

Ладно, пусть хоть заберут меня в больницу, - решила я. Симптомы тянут на инфекционное отделение стационара, пусть там лечат, если я здесь никому не нужна.

Набрала номер скорой и назвала причину вызова, сказала "У меня... такие-то симптомы". Диспетчер ответила:

- "У меня" это у кого? Ты кто? Сколько тебе лет?

Это стало последней каплей. Я разрыдалась. На том конце бросили трубку.

...

Когда закончился срок моего контракта, закончилось лето, я прекратила работать и вернулась к учебе, Антон заявил:

- Тебя похвалили. Положительно отзывались о твоей работе.

Удивительно, ну надо же.

- Что конкретно?

- Не скажу. Не следует говорить хорошее, возгордишься.

Мне осталось только хлопать глазами от водопада чувств и мыслей. Хорошее не говорят, человек возгордится. И не лечат, еще не дай Бог выздоровеет... Только грубости, только православный хардкор.

Еще по теме здесь: Отношения.

Источник: Болтовня о милосердии: как я работала в храме уборщицей, была влюблена в пономаря, а тот в регеншу..