Если следовать Юргену Хабермасу и в очередной раз не становиться на колени перед классической западноевропейской философией, которая якобы пронизана «интуитивной нравственной тотальностью», где и Декарт, и Кант, и Спиноза, и Кьеркогер занимаются самолюбованием, устанавливая знак равенства в совершенно нехитром уравнении между красотой и полезностью, «а осмыслить модель свободного волеобразования в условиях коммуникативного сообщества, принуждающего всех членов к сотрудничеству», то становится очевидной модальная зависимость и предопределенная необходимость пользы и красоты.
Причем порядок детерминированности зависит от конкретной жизненной ситуации. Иной раз полезностью погоняют человека к красивости, а в другой раз, наоборот, используют красивость как средство принуждения к полезности. И тот и другой процесс принуждения называют моралью. И что же здесь может быть аморального, когда тебе говорят: делай как правильно, делай как нужно?! Подставь вторую щеку!
Классика страдала синдромом накопительства. Буйство красок и разнообразие форм, величие стилей - все это и сегодня можно найти на острове сокровищ под названием «классика». Классика не боялась создавать вблизи своей идеальной формы новую форму, в попытке сделать ее еще лучше. Это было время великих поисков и великих открытий, когда никто не считал ни времени, ни усилий, ни материала в желании создать божественную форму. И если быть честным, то в таком подходе, в такой погоне за красотой было мало практического умысла. Изначально это была игра воображения в надежде, что должно нечто получиться от этих усилий. Прагматизм в классику привнесло Просвещение, поставившее результат выше процесса. И как только пошла игра на результат, исчез дух эстетической самостоятельности, и появилась этика со своей моралью и стала осуждать красоту за бесполезность.
Неужели мы вернулись в прежние времена? Ведь если подумать, что мы делаем сегодня, украшая свой дом? Мы гоняемся за красивыми вещами, зная, подсознательно, что они обязательно будут полезными. Либо мы ищем нужные вещи, понимая, что они обязательно должны быть красивыми. Этот бесконечный переход количества в качество и наоборот, это бесконечное моральное начетничество, при котором наличие полезно-красивых вещей соответствует наличию добрых дел, в течение последних веков выработало у среднеевропейского человека исключительную модель поведения. Человек этот перестал противиться красивому и полезному, как чему-то своему, принятому иммунной системой вкуса.
И логика убеждений, построенная на красивых предпосылках и рассуждениях, а также правильных и полезных выводах, при желании убеждающего, могла легко перейти в практику принуждения, как это не раз бывало в истории прошлого века. Может быть, в Италии на время закрыли галерею Уфицци, чтобы Муссолини смог создать фашизм?! Может быть, в печах Дахау жгли книги Гегеля и Гете?! Может быть, не ставили одновременно памятников Гоголю и Сталину?! Да ничего подобного. Там, где красота и практичность встречаются с моралью, там, как в треугольной зоне, огороженной колючей проволокой недозволенности, обязательно будет организована резервация для свободных чувств и мыслей. Треугольник - очень устойчивая форма.
Это как будто летишь на сверхзвуковом самолете. Куда бы ты не двигался, как точка в небе, все равно за тобой будет тянуться шлейф из разряженных газов в виде треугольника: либо красота с практичностью, либо практичность с моралью, либо мораль с красотой.
Классика форм не дает возможности проявления болезненного самолюбия. Вообще, обращение к чувственности, как некой первичной и даже априорной форме знания, не есть лучшая выборка из классической системы представлений. Чувственность во многом ориентируется на случайность. Ее детерминизм основан на случайных связях, что позволяет толковать предмет совершенно произвольно. И при этом, в отличие от классики, новое время уже не интересует истинный смысл и пропорции предмета, в него лишь вкладывается свой смысл.
Острой и болезненной была реакция субъекта на классические формы принуждения. Новое искусство разрушало все, что было связано с классикой: и красоту, и полезность, и мораль. Разрушало до основания, как ненавистную Бастилию.