О светло светлая и красно украшенная земля русская! И многими красотами дивишь ты... (из "Сказания о погибели земли русской")
Я не могу сказать, что такое патриотизм, но не могу представить себя, даже трудно,[1] без земли родившей меня. Это ощущение изумления и тихой радости, какой-то благодати, не оставляет меня, когда я смотрю на эту землю. Спокойная, скромная красота ее перелесков, полей, холмов, садов, деревень и городов чарует, завораживает, притягивает к себе и оставляет в твоей душе спокойствие, радость и восхищение. В любое время года, в любую погоду прекрасна ты, моя земля и тот, кто рожден тобою, обречен на тоску и воспоминания, если бывает разлучен с тобой. Я не знаю, что притягивает к тебе, рожденных тобой, убранство твое скромно, лик прост и суров, ты не поражаешь взгляд буйством красок, даже в самую яркую свою пору, осень, ты проста и не многословна, ты не поражаешь воображение грандиозными пейзажами, ты скромна; зима твоя сурова и окрашена в белый цвет, она долга, по большей части темна, обжигает морозом и вьюгами; весна твоя не ярка и как зима, по моему восприятию, бела, ибо это цвет твоих цветущих садов; лето твое бывает знойно, оно зелено; осень желтая и багряная, серая и дождливая. И не понятна любовь, которую ты внушаешь, но нет прекрасней тебя и нужнее тому, кто любит тебя.
Зима в этом году началась рано и как- то сразу. В первых числах ноября начало подмораживать и лег снег. Он выпал вдруг и очень обильно, сразу покрыв землю толстым ковром. Дни были тихие, серые. Лес стоял сказочный; таким его во всем мире изображают на рождественских открытках да в мультфильмах. Я ковырялся у начатого сруба бани; было тихо - ни ветра, ни звука. Только шелест снега, ложащегося на все вокруг. Работаешь над бревном, а нет – нет да взглянешь вокруг. Обычный день, серый, даже хмурый, низкие белесые облака почти стоят на месте, но вдруг сменятся черными и набухшими влагой, становиться еще темнее и бесприютнее, снег усилится на какое-то время, но вот все опять просто серо. Но есть в серой нерадостной простоте нечто совершенно- прекрасное, такое, что не надоедает видеть, я могу смотреть на этот лес, тысячекратно виденный, намертво запечатленный в голове и сердце, и не будет мне скучно, не будет однообразно, ибо красота всегда разная. Вот сейчас мокрый, тяжелый снег одел лес в белые одежды. Каждое дерево, большое и маленькое, каждый кустик и каждую веточку на них, каждую иголку. Молодые березки, что совсем недавно горделиво шумели зелеными кронами ( и сейчас кое-где еще видны их остатки, сморщенные и пожухшие, замерзшие и облаченные в снежные кафтаны ) под его тяжестью склонились так ,что вершины касаются земли; засыпанные снегом они кажутся будто так аркой и росшими изначально, будто у них два корня, будто росли навстречу друг - другу два деревца, встретились, срослись и так замерли белыми радугами над белой землей. Сосны опустили свои руки почти параллельно стволам, снег на их ветвях лежит мохнатыми шапками, давит вниз, и сосны не сопротивляются, пригибают их и так стоят в снежных бурнусах. Изнутри все это еще чудесней: попадаешь словно в музей ледяной скульптуры, только это все вокруг тебя живое, вот шевельнулась ветка или ты сам ненароком задел ствол сгорбившейся березки, и на тебя обрушивается каскад снега, и ты вмиг становишься, как все вокруг, белым и мохнатым.
Чувствуешь себя так, как верно чувствуют окружающие деревья, снег везде: на телогрейке, в валенках, он набился за шиворот и в рукавицы, в карманах тоже снег, и ты уже часть леса. Вот громкий звук, короткий и сухой, значит какая-то ветка не вынесла тяжести своего наряда, или последней каплей стала белка - вон мелькает ее рыжеватая шкурка, древесина лопнула и, с тихим шуршанием, огромный сосновый сук сползает по соседним на землю. Вот подходящая сосна. Становлюсь на колени и пилю, низко, над самой землей. Вот тело дерева сначала дрогнуло, медленно - медленно, а потом все быстрее и быстрее, начинает клонится, и с тяжелым глухим стоном, стряхивая с соседей снег, а то и ломая сучья, падает, зарываясь в снег. Вокруг вдруг поднимается буря, какое-то время ты стоишь в ее центре и ничего, кроме снежных вихрей, не видишь вокруг. Но постепенно, поднятая падением сосны, вьюга утихает и ты вновь в сказке, которую только что сам нарушил. Вот вновь я у сруба. Свежее, только что принесенное из леса, бревно золотится на снегу. Вечереет. Небо в своей массе темнеет, и лишь кое-где ярко голубеют разрывы в облаках появившееся, к вечеру. У горизонта тоже чистая полоска и она, эта полоска, полна закатными красками, не яркими и ненавязчивыми, но чистыми и сильными. Отблеск заката резче вырисовал стволы сосен, их ветки, еще недавно только белые и голубые, с прозеленью хвои, теперь окрасились, в дополнение к своим цветам, еще и всеми оттенками красного. Быстро темнеет, и скоро не видно ничего, кроме серебристого снега, снега на земле и снега на лесе. О, сказка зимнего заката! о, ты, волшебник лес! Пейзаж, виденный сотни раз, виденный с этого же самого места, ты каждый раз нов, каждый раз поражаешь сердце жалом сладостной боли и грусти, как сказать, как написать о том, что чувствуешь глядя на тебя, как объяснить то, что сколько не видишь тебя, всякий раз чувства свежи и новы как в первый раз, таже грусть, таже боль расставания и тоже очарование. То что сейчас ложится голубыми буквами на черный экран ни в малой степени не может передать того состояния души, которое захватывают тебя на месте.
[1] Как известно, Лев Толстой трудно мог себе представить Россию и отношение к ней без своей Ясной поляны.