В один из ноябрьских дней е 1909 года в мастерской театрального художника Александра Яковлевича Головина в Петербурге было людно. И там свершился не понятный для постороннего глаза инцидент. Поэт Максимилиан Волошин стремительно приблизился к своему собрату по перу Николаю Гумилеву. И, не произнеся ни слова, отвесил тому крепкую оплеуху. Все замерли, и лишь затем послышался голос Иннокентия Анненского, который попытался разрядить тревожную тишину ожидания: «Да, прав Достоевский: звук пощечины – действительно мокрый». Публичное оскорбление вынудило Гумилева «бросить» перчатку противнику. Волошин ее «поднял» На другой день состоялась дуэль у Черной речки. Гумилев промахнулся, а пистолет Волошина дважды дал осечку.
Поэтесса Елизавета Дмитриева, когда узнала о поединке, к счастью, завершившегося без жертв, заболела. И на некоторое время почувствовала отвращение к стихосложению. И лишь после трагической гибели Николая Степановича в 1921 году написала: «Как любили мы город наш серый,/ Как гордились мы русским стихом…/ Так не будем обычною мерой/ Измерять необычный излом».
Девятнадцатилетняя Лиля (так звали Елизавету домашние) впервые повстречалась с Гумилевым в 1907 году в Париже. Один из знаменитых поэтов серебряного века, однако, не произвел на девушку большого впечатления. Совсем мальчишеская внешность, косящий взгляд – нет, не о таком рыцаре мечтала начинающая поэтесса. Но то было лишь первое впечатление. И стоило невзрачному пареньку прочесть ей несколько своих стихотворений из сборника «Романтические цветы», как она посмотрела на него совсем другими глазами. А вскоре поэт пригласил ее пойти с ним в ночное кафе. До сих пор Лиля не бывала в подобных заведениях, но тут неожиданно для себя согласилась разделить компанию с Николаем. И молодые люди прекрасно провели время. Гумилев вел себя по-джентльменски: был предупредителен и нежен по отношению к своей спутнице. А при прощании поднес Дмитриевой пышный букет розовых гвоздик.
Минуло два года с той романтической встречи. И вот судьба вновь столкнула их. Теперь уже в Петербурге, на лекции в Академии художеств. Там же оказался и Максимилиан Волошин. Елизавете он представлялся недосягаемым поэтом-божеством, ее затаенной девической мечтой. После лекции Дмитриева вместе с шумной компанией отправилась в «Вену» - излюбленное место встреч артистической богемы. За столом Гумилев много и увлеченно рассказывал о своей поездке годичной давности в Африку. Затронул рассказчик и тему охоты на львов и крокодилов. В этом самом месте Лиля внезапно прервала монолог путешественника и жалостливо воскликнула: «Но зачем же? Не надо убивать крокодилов!» Эта пустяковая фраза совершенно неожиданно растрогала Николая Степановича. Тот отвел Волошина в сторону и спросил: «Неужели она всегда так непосредственна?» Максимилиан Александрович молча кивнул головой. И с этого момента Гумилев уже не отходил от Лили целый вечер, а затем вызвался провожать ее домой.
На следующий день пылкий влюбленный записал в альбом своей избраннице: «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей…». Настала пора их ежедневных свиданий. Они постоянно пишут стихи и поочередно читают их друг другу во время прогулок по ночным улицам северной Пальмиры. Иногда они заглядывают на огонек в знаменитую «Башню» к Вячеславу Иванову. О чем позднее сама поэтесса напишет: «После - в «Башне» приветные встречи, /Разговоры всегда о стихах,/ Неуступчивость вкрадчивой речи, / И земная цепкость в словах..». Страстно влюбленный Гумилев умолял девушку выйти за него замуж. Но Лиля, разделяя страсть поэта («Да , целовала и знала/ Губ твоих сладких след, / Губы губам отдавала, / Греха тут большого нет.»), тем не менее призналась ему, что уже связана словом со своим женихом – Всеволодом Васильевым. И нет у нее сил, чтобы преодолеть чувства жалости к большой, жертвенной любви своего старого друга…(в это время ее нареченный Всеволод отбывал воинскую повинность).
Тем времем «Гумми», так называла Николая его подруга, стал проявлять вспышки необузданной ревности. И всякий раз при этом железной хваткой сжимал до боли пальцы её рук. А уже через минуту на коленях просил прощения и целовал край ее платья. Между тем наступил май. И Николай стал приглашать Дмитриеву поехать вместе с ним в Крым – погостить в Коктебеле на даче у Волошина. Знала бы она заранее, что там и образуется роковой любовный треугольник (о котором так любят писать романисты). И тогда, возможно, и не отважилась бы на ту поездку. А, может быть, все равно бы согласилась? Ведь Волошин, он же великолепный Макс, о котором поэтесса грезила в раннем девичестве, неожиданно признался ей в своей горячей привязанности к ней. С решимостью заявил, что любит ее давно и что от ее слова зависит их судьба. А в конце с грустью прибавил: «Выбирай сама; но если ты уйдешь к Гумилеву, - я буду тебя презирать…». Елизавета Ивановна попала в затруднительное положение.
На чаши весов были брошены: мягкий, тактичный, нежный Максимилиан с обликом Дон Кихота и «отважный Корсар», нетерпеливый возлюбленный, с железной волей – даже в ласке стремившийся подчинить себе возлюбленную – Николай. Как раз недавно он посвятил ей поэтический сборник «Каштаны». Дилемма казалась девушке неразрешимой: оба жили в ее сердце. Впоследствии, много лет спустя, она скажет: «Во мне точно жили две души: и одна из них любила одного, другая – другого». В конце концов, Лиля предложила Гумилеву уехать из Коктебеля. Правда, не объяснила ему причины такой просьбы. Тот, обидевшись, отправился в Петербург. Поступок Лили он расценил как простой каприз. А Елизавету и Макса тем временем с головой захватил упоительный роман. Он словно связал воедино их души. Тогда-то и родилась загадочная Черубина де Габриак – мифическая графиня якобы сочинявшая стихи для петербургского журнала «Аполлон». На самом деле их сочиняла Лиля.
А экзотический псевдоним они придумали вместе с Волошиным. Габриаками в окрестностях Феодосии называли выточенные волнами причудливые фигуры из корня виноградной лозы. Облик таинственной графини сотворил (с помощью стихов Дмитриевой), а также направлял ее поведение друг поэтессы, влюбленный в неё Максимилиан Александрович. Редактором журнала «Аполлон» в то время был эстет и аристократ Сергей Маковский. Кстати, в свое время он отверг стихи Лили, когда та сама принесла их в редакцию. С жалостью посмотрел он на скромную поэтессу, не элегантную да еще и прихрамывающую ( а девушка хромала от рождения). «Papa Mako», как звали Сергея Константиновича сотрудники, едва пробежал глазами стихи Лили. А затем изрек: «Не подходит!» Дело в том, что Маковский особое внимание придавал внешнему блеску во всем – в его приемной всюду были большие зеркала; от сотрудников он требовал, чтобы те приходили на службу не иначе как в смокингах, а сотрудниц в редакцию набирал только из петербургского кордебалета.
И в эту атмосферу никак не вписывалась хрупкая Елизавета Ивановна. Но недаром говорят, что судьба играет человеком. Уже осенью, после возвращения из Крыма, Волошин однажды зашел в редакцию «Аполлона». Поэт застал главного редактора в необычайно взволнованном состоянии. Тот читал Алексею Толстому только что полученные по почте стихи Черубины: «Царицей призрачного трона/ Меня поставила судьба…/ Венчает гордый выгиб лба/ Червонных кос моих корона./ Но спят в угаснувших веках/ Все те, что были бы любимы,/Как я, нечаянно томимы,/ Как я, одни в своих мечтах. / И я умру в степях чужбины, / Не разомкну заклятый круг./ К чему так нежны кисти рук,/ Так тонко имя Черубины?» «Papa Mako» был явно очарован этими строчками и обратился к Максимилиану: «Вот видите, какая прелесть эти стихи! Я всегда вам говорил - мало внимания вы обращаете на светских женщин – и зря: как талантлива эта графиня, я просто жажду с ней познакомиться! Думаю немедленно опубликовать эти «перлы» и попросить прислать еще…» А вскоре не только Волошин, но и вся редакция изумлялась, как томился и страдал Маковский. Бедняга, он заочно влюбился в прекрасную графиню–поэтессу. Тщетно домогался Сергей Константинович личной встречи с таинственной незнакомкой: та иногда говорила с ним по телефону, еще больше возбуждая его интерес, а по адресу, куда поступали письма, жила, как оказалось, ее подруга.
Однажды Дмитриева- Черубина уехала на две недели в Париж, чтобы «купить новую шляпку», и тогда «Papa Mako» пришел в состояние полного отчаяния. Иннокентий Анненский, свидетель горьких сетований коллеги на свою «несчастную судьбу» как-то не выдержал: «Да нельзя же так, Сергей Константинович! Ну, истратьте сто, двести рублей – поезжайте за ней, разыщите ее в Париже!» И все же развязка наступила неожиданно: Елизавета Ивановна, поняв, как глубоко зашла мистификация с Черубиной де Габриак, сжалилась над редактором «Аполлона». Навестила отчаянно влюбленного сноба и призналась во всем. На фоне этого романа-шутки все настойчивей становились притязания Гумилева. Разыскав однажды Дмитриеву, он потребовал внести ясность в их отношения: «Я последний раз прошу вас: выходите за меня замуж!» Но «графиня» ответила отказом. Тогда Николай Степанович вышел из себя: «Раз так – ну, вы еще узнаете меня!».И не зря же говорится: от любви до ненависти один шаг. «Грант» ( псевдоним Гумилева) ошалел от того, что его отвергли.
И стал, как на исповеди, твердить знакомым о своем недавнем романе с Лилей – и все это в грубой и недвусмысленной форме. Волошин, до которого докатились эти разговоры, не смог этого стерпеть. Вот тогда-то и произошла та самая историческая дуэль. Дуэль, которая не имела серьезных последствий для жизней двух одаренных служителей Парнаса. Сама же «Черубина» вышла замуж за Всеволода Васильева. Позднее специализировалась на старо- испанской и старо- французской литературе. Была знакома с Самуилом Маршаком по совместной работе в литературной редакции ТЮЗа в Ленинграде. Крупной поэтессой так и не стала. Но в 1926 году написала книгу о выдающемся путешественнике Миклухе –Маклае («Человек с луны»). Потом работала библиотекарем.