Если вам приходилось бывать в Русском музее, то наверняка ваш взор, хотя бы в течение нескольких минут, останавливался на громадном полотне Карла Брюллова «Последний день Помпеи». На нем изображен эпизод трагической гибели итальянского города, разрушенного в августе 89 года мощным извержением Везувия. Под лавой и пеплом тогда оказались дома, храмы, амфитеатры, целые улицы, загородные гробницы зажиточных граждан. А сколько заживо погребенных людей ! - Из числа тех, которые не успели вовремя покинуть город или просто остались в нем. Ведь не все могли поверить в возможность развития катастрофы до такого губительного масштаба.
Раскопки Помпеи, начатые в середине XVIII века, обнаружили в одном из переулков под трехметровым слоем пепла останки множества людей. Среди них была и девушка в вышитых сандалиях – она замерла в позе глубокого отчаяния. А рядом - почтенная матрона – как будто спокойно спящая. Подле них – исполинского роста мужчина средних лет, который тщетно пытался выбраться из пепла. Жрецы храма Исиды, как восстановили потом археологи, находились за утренней трапезой. Сохранившиеся на столе рыбные кости и скорлупа от яиц подтверждали эту версию. Когда служители богини узнали об извержении Везувия, то они бросились спасать статую Исиды и священную утварь.
Один из жрецов с тяжелым мешком, содержавшим драгоценные реликвии, упал в нескольких десятках метров от храма. Другие же успели подобрать часть рассыпавшихся сокровищ и побежали к форуму. Но, увы, там они нашли свою погибель – под внезапно рухнувшей колонной портика. Но нескольким человекам, захватившим золотые блюда, удалось укрыться в одном из домов. И все же и они погибли – скорее всего, от удушья. Эту трагедию в поэтической форме как нельзя более емко обрисовал Пушкин: «Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя/ Широко развилось, как боевое знамя/. Земля волнуется – с шатнувшихся колонн/ Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,/ Под каменным дождем, под воспаленным прахом/ Толпами, стар и млад, бежит из града вон». Эти строки родились уже под впечатлением от увиденной картины Брюллова. Но как же возникла она, как родился замысел ее создания? Оказывается, этому предшествовало одно путешествие.
Однажды в компании с молодым вельможей и щедрым меценатом Анатолием Николаевичем Демидовым ( миллионером, владельцем уральских горнорудных заводов, сыном недавно умершего русского посланника во Флоренции) удалось побывать на месте раскопок разрушенного города. То, что осталось от некогда процветающего места обитания людей, чрезвычайно поразило художника. В его душе пронзительно затрепетали струны сострадания к давно, но преждевременно ушедшим из жизни людям. Ведь они погибли по нелепому капризу непредсказуемой разбушевавшейся стихии. Карл Павлович буквально загорелся идеей воспроизвести на большом холсте одну из сцен трагедии – жителей, застигнутых природным катаклизмом врасплох. Ту – которую ему подсказывало воображение. Брюллов настолько живо, горячо рассказал о зародившемся сюжете предполагаемой картины Демидову, что и тот увлекся этим замыслом. Более того, меценат пообещал выделить средства на написание полотна.
А затем, по завершении работы над произведением, и купить его. Это была редкая удача для молодого художника, тогда еще пенсионера Петербургской Академии художеств. (В Италии Брюллов тогда стажировался). Ведь заботы о материальной стороне проекта отпадали сразу. Впрочем, Брюллов и без того не бедствовал. Он получал выгодные заказы на портреты от русской знати, приезжавшей в Италию. А по распоряжению Николая I Общество поощрения художников за копию фрески «Афинская школа» ему выплатило 15 тысяч рублей (весьма значительную по тем временам сумму). И теперь перед художником стояла лишь одна задача: как подступиться к реализации столь грандиозного замысла, с чего начать?
ВЕЛИКИЕ ИСТОКИ
К тому времени в творческом багаже 28-летнего Брюллова был уже опыт копирования очень сложной по композиции фрески Рафаэля «Афинская школа» (расположенной в одной из комнат северного крыла папского дворца – Ватикана). Художник испытал радость от постижения композиционных и живописных приемов великого шедевра. Да и по размерам это творение гения Ренессанса было грандиозным. В самом деле, на ней было изображено более 50 фигур. И все они были соединены между собой в одно гармоничное целое. Воспроизвести такое на полотне – задача не из легких. Однако знатоки живописи по достоинству оценили результат работы Брюллова.
Они сошлись во мнении: «русский оживил Рафаэля». А сам художник так обосновал свой выбор : «… во фреске Рафаэля есть почти все, что входит в состав художества: композиция, связь, разговор, действие, выражение, противоположность характеров…простота, соединенная с величественным стилем, натуральность освещения – все сие кажется достигшим совершенства!» Для молодого художника такое углубленное изучение мастерства гения (путем вдохновенного копирования) стало подлинной школой освоения значительного замысла и большого пространства. Брюллов и не подозревал тогда, что все это ему пригодится уже в недалеком будущем – при создании собственного шедевра. Но пока он ощущал лишь потребность проявить свой почерк в «крупной» живописи. В поисках сюжета для большой картины сделал уже немало эскизов на библейские темы и древних мифов. Однако все это не удовлетворяло живописца. И Карл Павлович был очень благодарен своему старшему брату Александру, архитектору, который уже до него побывал на раскопках Помпей и настоял на том, чтобы и он ознакомился с остатками античного города.
Вот что вспоминал часто общавшийся с живописцем князь Григорий Григорьевич Гагарин, русский посланник в Риме: «Брюллову нужна была только великая идея и большой холст, остальное приложилось само собой. Его собственные впечатления при виде Помпеи присоединились к общему приподнятому чувству, возбужденному оперой Паччини («Последний день Помпеи), и дали ему тему для желаемого эффекта». Но, видимо, не все было так просто. Брюллов не только упорно искал прототипы для фигур будущей картины. Ему позарез был нужен образец, от которого он смог бы «оттолкнуться» для изображения глубокой драмы. Точнее, трагедии смятения скованной ужасом толпы перед неизбежной приближающейся гибелью. И им стала еще одна фреска Рафаэля – «Пожар в Борго». Под ее впечатлением он рисует первые эскизы для «Последнего дня». И лишь после окончания работы над картиной Брюллов скажет: «Для написания «Помпеи» мне надо было пристально вглядеться в великих мастеров».
Именно с этой целью Брюллов отрывался от написания полотна и специально ездил в Болонью и Венецию. Там он изучал «прекрасный образ письма» на картинах Тициана и как бы впитывал в себя мощные ритмы живописных творений Тинторетто. Русского живописца поражала обостренная патетика поз и жестов персонажей, которые были рождены кистью этих гениев. Некоторые искусствоведы даже полагают, что глубину и развернутость «Помпеи» Брюллову удалось достигнуть как раз благодаря влиянию на его творчество манеры письма Тинторетто. Если же мы внимательно всмотримся в полотно Брюллова, то увидим, что центр его не занят человеческими фигурами. Вместе с тем верхняя часть картины свободна от архитектуры. Вот от этого-то и создается впечатление объемности действия, которое воссоздано художником. Ощущение зловещего размаха взбунтовавшейся стихии создает небо, которое рассечено вспышкой молнии. Поистине блестящая находка автора! Но здесь не менее поразительно и другое. Анжело Беллини, который специально изучал оптические явления в этой картине с точки зрения физики, подтвердил достоверность и историзм описанной мастером катастрофы.
ПОЛЕТ ФАНТАЗИИ И РЕАЛЬНОСТЬ
Брюллов обладал могучим воображением. Тем не менее он хотел избежать исторических неточностей во всем, даже в воспроизведении мелких деталей своего детища. В музее Неаполя он кропотливо исследовал все материалы, связанные с гибелью Помпей. В том числе обращал внимание и на предметы быта. Вот почему сцена ( в центре картины) падения знатной дамы с колесницы, подле которой валяется шкатулка с рассыпавшимися драгоценностями, выглядит так, словно, она запечатлена с помощью фотоаппарата. И тот был в руках виртуального фотографа из реального, в древности существовавшего города. Когда, кстати сказать, о технике фотографирования и слыхом не слыхивали. То же можно сказать и о масляном подсвечнике в руках девушки. Той, что оказалась рядом с художником. Интересно, что в образе этого мастера кисти Брюллов изобразил самого себя.
Широко распахнутые глаза и кудрявая грива волос воссоздают лицо Аполлона. О сходстве Карла Павловича с изображением античного бога не зря говорили многие современники. Живописец держит над головой ящик с кистями и красками. Он будто пытается спасти для себя самое дорогое. И одновременно укрывает головы – свою собственную и соседки – от пепла. Вероятно, автор последовал примеру Рафаэля, который поместил себя в окружении мудрецов на фреске «Афинская школа». Огромную помощь при создании картины оказало и пространное письмо писателя Плиния Младшего к историку Тациту. Плиний стал очевидцем извержения Везувия: он был в ту пору в гостях у своего дяди римского флотоводца Плиния Старшего, в его имении Мизено на берегу Неаполитанского залива. Часть своих судов мореход распорядился направить к селениям, расположенным неподалеку от Везувия. На случай, если потребуется эвакуация жителей. А сам в сопровождении свиты, подстегиваемый чувством любознательности, бесстрашно решил приблизиться к разгневанному вулкану. Тут–то его и настигла смерть. «Запах серы и жар рассеяли остатки группы. Плиний с трудом встал, поддерживаемый двумя слугами, но тотчас упал наземь мертвым». Под впечатлением этого письма художник изобразил на картине справа «группу Плиния». Это юноша с матерью. Он пытается поднять упавшую женщину, а та умоляет сына оставить ее и спасаться самому. Еще правее молодой человек с невестой на руках – лишившейся чувств: жених готов скорее пожертвовать собственной жизнью, чем бросить возлюбленную. Слева от группы Плиния два сына несут на руках престарелого отца. Тот, что помладше, с глубоким состраданием смотрит на немощного родителя и шагает, изнемогая не то от тяжести ноши, не то от безмерной жалости к отцу.
Старший же - в костюме воина - непоколебим в своем стремлении поскорее отнести родного человека в надежное укрытие. Справа , в глубине улицы на вздыбленной лошади всадник пытается ускакать прочь, и его отнюдь не заботит судьба других людей. А на переднем плане – душераздирающая сцена: маленький ребенок ползает рядом с умершей матерью. Он не понимает, что случилось, пытается поднять ее. По диагонали от этих двух фигур – летящая вдаль колесница. Она как бы оттеняет глубину картины. В этой глубине показаны обезумевшие лошади – они опрокинули повозку. Возница тщетно пытается унять необузданный норов животных. Силится встать на ноги и одновременно помочь женщине с ребенком. Слева от распростертой фигуры погибшей матери – еще одна семья из трех человек. Ее глава пытается укрыть плащом и себя, и жену с двумя детьми от падающего пепла. Правой рукой он обнимает перепуганную жену, а левую, свободную - простирает вверх. Как будто отторгает нашествие падающих небес. Сколько решимости в его взгляде и готовности принять на себя удар стихии, лишь бы спасти близких! Грудное дитя находится на руках матери. А старший ребенок цепляется за ноги родителей и одной рукой тянется к упавшей замертво птице. И тут Брюллов не отходит от исторической подробности: в тот роковой день извержения Везувия птицы умирали на лету и падали с неба; море из-за толчков землетрясения выбрасывало на берег мертвых рыб…У левого края картины мы видим стоящую на коленях еще молодую женщину (ей художник придал черты сходства с графиней Юлией Самойловой, своей возлюбленной и героиней многих его других картин).
Она в порыве нежности обнимает двух дочерей. И те доверчиво льнут к матери. Кажется, что их бесконечная любовь друг к другу сильнее нависшей над всеми смертельной опасности. Подле них – пастырь с крестом на шее. В руках он держит кадило. Его поза выражает отстраненность и бесстрашие. Взгляд этого храбреца устремлен на падающих в правом верхнем углу статуи языческих богов на фоне пламенеющего неба. «На все воля Божия», - словно мысленно произносит этот человек, приверженец новой для того времени религии – христианства. Там же слева, но на втором плане на ступенях гробницы Скавра мы видим толпу беглецов. Заметим, что всё действие картины происходит на улице Гробниц. «Надгробные памятники на сей дороге лучше всего сохранились», - отмечал Карл Брюллов. Движение бегущих людей передано с изумительной убедительностью. Они, было, устремились к зданию - с надеждой в нем укрыться. Но в тот же момент его стены покачнулись. Некоторые в страхе тут же отпрянули в сторону. Другие, напротив, - еще не успели отреагировать должным образом и по-прежнему захвачены движением к дверям. Здесь же неподалеку – молодая прекрасная женщина с сосудом на голове. Это единственный персонаж, чей взор устремлен прямо на зрителя. В ее печальных глазах светится осознание того, что ее саму и всех- всех ожидает трагический исход. И он близок. В отчаянии она опускает руки над головой – сосуд начинает падать…
А за ним вот-вот и погибнет все живое. Какая безысходность в неравном противостоянии стихии и человека! Его величие лишь в том, что страху смерти он может противопоставить любовь к ближнему – словно утверждает Брюллов своим произведением. Вероятно поэтому, первый из критиков, сделавший подробный анализ «Помпеи», - Висконти, заметил: «На картину эту должно смотреть глазами души». Отдельные персонажи и их группы на этом полотне равноправны: в ней - все главные. Картина композиционно уравновешена. Каждая часть полотна завершена. И ни одна поза, и ни один жест не нарушают равновесия. Вместе с тем отдельные группы связаны в единое целое. Так; например, поднятая рука горожанина в плаще «перекликается» с поднятой рукой женщины, держащей на голове вазу. Да и вспышка молнии, на мгновенье разорвавшая тьму, соединяет всех персонажей – все они в равной степени подвержены опасности со стороны стихии.
НЕУМИРАЮЩИЙ ШЕДЕВР
Современникам Брюллова – и европейцам, и россиянам, казалось невероятным и просто чудом, что именно русский художник смог так глубоко и достоверно запечатлеть и раскрыть характер человеческой трагедии. К тому же и свершившейся много веков тому назад. Карл Павлович работал над картиной с перерывами около 6 лет. А когда она впервые (в 1833 году) была выставлена на обозрение итальянской публике, то произошло невероятное. И в Риме в мастерской художника на улице святого Клавдия и позже в Милане зрители не могли сдержать высшую степень восторга от увиденного. Потрясало все – и грандиозная композиция и тщательно выписанные человеческие группы в момент внезапного нашествия стихии – чудовищного пеплопада.
Показ картины в Италии вылился в подлинный триумф: итальянцы воспринимали и приветствовали Брюллова как своего национального героя. А пресса славила его как «гения, равного величайшим живописцам всех времен». Позже в Париже Французская академия искусств наградила автора картины почетной Золотой медалью. А в 1834 году полотно (его владелец Анатолий Демидов преподнес это великое творение в дар императору Николаю I) было размещено в Эрмитаже. Гоголь, увидевший его там, написал целую статью об этом шедевре. В ней есть и такие строчки: «…что выше всего в Брюллове – так это необыкновенная многосторонность и обширность гения. Он ничем не пренебрегает: все у него, начиная от общей мысли и главных фигур, до последнего камня на мостовой, живо и свежо. Он силится охватить все предметы и на всех разлить печать своего таланта».
Надо отметить, однако, что этот редкий талант был сопряжен с тяжелейшим , изнурительным трудом. По воспоминаниям одного из современников, «Брюллов, писавши «Помпею», доходил до того изнеможения сил, что нередко его выносили из мастерской, что мы слышали от него самого и его натурщицы Манникучи…» Но зато результат превзошел ожидания самого творца. Знаменитый писатель, сэр Вальтер Скотт прибыл в Италию на лечение. Как только он оправился после апоплексического удара, то сразу попросил отвезти его в римскую мастерскую Брюллова. Несколько часов просидел он перед «Помпеей». А затем обратился к художнику: «Я ожидал увидеть исторический роман. Вы создали много больше. Это – эпопея…» Несколько позднее Евгений Баратынский написал строчки, которые не забыты и до сих пор: «И стал последний день Помпеи для русской кисти первым днем».