Работая с людьми, пережившими насилие, я постоянно сталкиваюсь с парадоксальным феноменом: травматический опыт радикально меняет их восприятие мира и окружающих, но не в сторону большей безопасности, а, наоборот, искажая его до неузнаваемости. Вместо того чтобы научиться распознавать опасность, психика жертвы часто начинает видеть угрозу там, где ее нет, и игнорировать реальные риски. Это не просто печальный урок, а полный переворот картины мира.
Парадоксальное влечение: история из практики
Недавно я работал над статьей о психологическом стрессе, когда ко мне обратилась клиентка с ПТСР, отдыхавшая в Турции. Ее вопрос прозвучал неожиданно: «А я могу влюбиться в мужчину?», учитывая ее известную мне сексуальную ориентацию. Оказалось, она познакомилась с парнем, бывшим военным, который казался ей «милым, добрым и безобидным». При этом двух других, совершенно мирных и открытых в своих намерениях людей, она воспринимала как опасных: «Им что-то от меня надо!». Парадокс в том, что человек, профессионально обученный применять силу и насилие, в ее глазах выглядел безопаснее, чем те, кто никогда никого не бил. Ее не насторожило даже его стремительное сближение и выбор в ее пользу, хотя, по ее же словам, вокруг были «девушки куда красивее».
Механизмы искаженного восприятия
Эта история наглядно демонстрирует несколько ключевых механизмов, которые управляют поведением жертв насилия.
1. Инверсия нормы. Для жертвы привычная, «родная» среда — это среда насилия. Поэтому уважение, честность и соблюдение границ со стороны здоровых партнеров воспринимаются как нечто чужеродное, подозрительное, от чего хочется бежать. В то же время поведение потенциального агрессора, который «нажимает правильные кнопки», льстит и быстро вторгается в личное пространство, кажется знакомым, предсказуемым и потому — безопасным. Опыт прошлого насилия не становится уроком, а, наоборот, затягивает обратно в аналогичные ситуации, потому что они психически «комфортны» своей предсказуемостью.
2. Язык травмы. Жертва и агрессор находят друг друга в толпе, словно говоря на одном, невербальном языке травмы. У жертвы отключается базовый инстинкт самосохранения при встрече с таким человеком. Напротив, она испытывает к нему сильную, почти непреодолимую симпатию. Позже, сидя в полиции или на терапии, она будет искренне недоумевать: «Все было так прекрасно, почему все закончилось насилием?». Ответ кроется в том, что «прекрасно» было лишь повторение знакомого, травматичного сценария.
3. Неспособность к реалистичной оценке рисков. Многие жертвы считают, что, имея горький опыт, они теперь «вооружены» и не допустят повторения. Но они применяют эту бдительность не там: опасаются честных людей и игнорируют красные флаги у манипуляторов. У них серьезно нарушена способность к реалистичной оценке ситуации (reality check) и расчету рисков (risk calculation). Им жизненно необходим внешний «верификатор реальности» — психолог или здравомыслящий друг, который сможет указать на очевидные опасности.
Иллюзия контроля и реальная опасность
Особенно ярко проблема risk calculation проявляется в иллюзии, что жертва может дать физический отпор. В комментариях к статьям о насилии часто пишут: «Да взяла бы сковородку!». Но это опасное заблуждение. Удар сковородкой может остановить обычного человека, не готового к боли. Для профессионала — военного, спортсмена, человека, обученного терпеть боль и драться, — это будет как «вода с гуся». Он ответит с такой силой, что последствия могут быть трагическими. Домашнее насилие в семьях военных — особая, крайне жестокая тема. Профессионал, знающий «язык» насилия, по определению не может быть безопасным партнером для травмированного человека, даже если внешне он «славный парень».
Сломанный reality check: «Я — особенная»
С проверкой реальности дела обстоят еще хуже. Жертв часто неотразимо тянет к агрессорам, и это влечение описывается как «сильнее моей воли». Под влиянием популярной психологии (вроде теорий о нарциссах) у многих формируется нарциссическая иллюзия: «Он выбрал меня, потому что я особенная — умнее, красивее других». На вопрос: «Вы понимаете, что он выбрал вас потому, что вы позволите с собой делать все что угодно и сами подаете себя ему на блюдечке?» — часто следует яростная агрессия и обвинения в непрофессионализме. Признать, что проблема в собственных искаженных установках, невыносимо больно.
Путь к исцелению: начать с себя
Работа должна начинаться с честного взгляда на себя. В тот самый момент, когда возникает желание кардинально изменить жизнь (как у клиентки, решившей сменить ориентацию), нужно остановиться и спросить: «Дорогая, что ты вообще делаешь? У тебя все в порядке с головой?». Ответ, как правило, — «нет». И это отправная точка для терапии, цель которой — «поставить мозги на место», чтобы белое снова стало белым, а черное — черным. Нужно научиться выбирать неизвестное, но здоровое, вместо привычного, но разрушительного.
Клиентка задала ключевой вопрос: «Я теперь во всех буду видеть насильников?». Увы, так и будет, но не в тех, в ком следует. Полностью полагаться на собственное восприятие после травмы нельзя. Это специфическое последствие насилия, которое решается длительной и сложной терапией.
Культура обвинения vs. культура ответственности
Самое тревожное в этой ситуации — масштаб проблемы. Жертв насилия очень много, и 90% из них не получают профессиональной помощи. При этом в геометрической прогрессии растет количество статей и сообществ, где обсуждается, какие ужасные эти абьюзеры. Проблема, фундаментально неправильная в самих жертвах (их искаженное восприятие и поведение), систематически игнорируется. Формируется культура поиска виноватых: «Это все они, а мы ни при чем». Это тупиковый путь. Можно бесконечно обвинять партнеров, родителей, общество, но при этом снова и снова попадать в одни и те же болезненные истории.
Сказать «Я — жертва, и мне нужна помощь, чтобы не стать ею снова» требует огромного мужества. Гораздо проще надеть маску силы: «Я справляюсь» и «Я — не жертва». Но именно честность с собой — первый и самый важный шаг к разрыву порочного круга насилия.