А воспитывал меня отчим.
Однажды, в один ничем непримечательный день, когда время подходило к обеду, а желание играть и дальше в футбол со своими друзьями возрастало, как выкипающая из кастрюли каша, отчим позвал меня обедать.
- Гоша! Домой, - прокричал он прямо с балкона.
В нашем дворе вообще не принято было спускаться вниз за детьми.
- Зачем? – затягивал я время, конечно, догадываясь, собственно зачем.
- Обедать! – уже без надобности добавил отчим, и тут же скрылся за дверью балкона.
Когда я зашел в кухню, с прижатым подмышкой мечом, на столе меня уже дожидалась большущая (это как мне сразу показалось) тарелка с пельменями.
Я их не очень-то любил, да и к тому же хотелось как можно скорее продолжить футбольную баталию, и потому с самого начала, выразив на лице искривленную недовольством маску, я сразу пошел в глухой отказ от еды.
- Ничего и слушать не хочу! – твердо заявил отчим, - Пока не поешь, никуда из кухни не выйдешь!
Обычно это работало. Обычно я соглашался. Нехотя садился за стол и быстро уметал все, что мне приготавливали, но очевидно в тот день я был решительно настроен, внести, наконец, в существующий порядок вещей свое веское слово. Перестать слушаться взрослых – есть, когда они скажут, и спать, когда прикажут.
Такого раньше он от меня не слышал, и потому поначалу даже опешил. Растерялся.
- Это почему? – осторожно поинтересовался он.
- Почему? Да потому что я не хочу! Вот почему! – тут же протараторил я, видимо представляя себя в тот момент неким революционером, взобравшимся на баррикады и толкающим именно эту воодушевляющую к защите своих прав речь.
Нет, это я, разумеется, загнул, но смысл, как не крути, сводился тогда к героизму. Ведь противостоять отчиму, это тебе не хухры-мухры.
- Ах, вот оно что?.., - лукаво протянул отчим, уже явно продумывая свои последующие шаги.
- Понятно, - спокойно отреагировал отчим, - Тогда присядь, и послушай теперь меня….
- Я не буду…, - начал я, но он остановил меня жестом.
- Спокойнее. Я не буду заставлять тебя кушать. Просто хочу, чтобы ты меня выслушал. Сядь, пожалуйста, на табуретку.
Я все еще колебался.
- Ведь я тебя выслушал, теперь и ты послушай меня.
Чувствуя победу в кармане, я сел.
На лице у меня светилась победоносная улыбка, которую, как сейчас помню, мне никак не удавалось убрать со своего лица.
- На счет сна, мы поговорим вечером, а касательно еды….
Что-то во мне дрогнуло.
… - Мы пообщаемся сейчас.
При этом он не спеша, подошел к тарелке с пельменями, взял ее в одну руку, а вилку во вторую и сказал:
- Нет! – не выдержал я.
- Не ешь. Но что же с этим делать? – он указывал взглядом на пельмени.
- Выбросить, - даже не задумываясь, выпалил я.
Я тогда вообще редко задумывался над возможными последствиями своих слов.
- Выбросить? – словно проверяя меня на прочность убеждениям, повторил отчим.
- Ну, да. Выбросить.
- Что ж, хорошо. Я выброшу, и ты пойдешь, затем гулять, но прежде…, я хочу, чтобы ты это запомнил. А именно…. Как я, держу полную тарелку пельменей, и в одно мгновение….
Тут он открывает дверцу кухонной тумбы (за которой, я знаю – мусорное ведро).
- И выбрасываю их в мусор.
И действительно, одним резким махом, он опрокидывает все содержимое прямо в мусорное ведро.
Я был в недоумении: не знал чего еще ожидать?
- Так вот, - продолжает затем отчим, уже положив тарелку с вилкой в мойку, и повернувшись ко мне, - Наступит такой день и час, когда ты вспомнишь эту тарелку с пельменями. Вспомнишь и поймешь, что был не прав. И тогда, я надеюсь, у тебя изменится отношение к еде.
Ох…, если бы он только знал, сколько раз я вспоминал эти пельмени….
И, разумеется, я давно уже все понял. Насколько мне припоминается, первые выводы, я сделал еще в тот день, когда, вдоволь наигравшись футболом, я ворвался на кухню голодный как волк, а отчим меня встретил со словами:
- Еды больше нет. Пельмени – это все что у нас было на сегодняшний день.
Сказал и молча развел руками.
Я и сейчас помню, как после его слов победоносная улыбка на моем лице, словно лед начала медленно таять под неудержимой тяжестью горячего гнева, превращая ее в безобразный оскал.
Злился я, конечно на самого себя. Только вот понял это намного позже. Ведь никто не тянул меня за язык, говорить «выброси», мог же сказать «съем попозже», или что-то в этом роде.
Именно после того случая я стал бережно относиться к своим словам. Перестал их разбрасывать как пыль по ветру, обдумывал возможные последствия, и, разумеется, научился за них отвечать.