Страна со стомиллионным населением словно исчезла с глобальной карты четверть века назад, и мир перестал замечать её бурлящую, противоречивую жизнь.
Портрет настоящего: между трущобами и Facebook
— Слышь, добавь меня на фейсбуке, я там Мануэль Педрово, — говорит оборванный мальчишка лет десяти, живущий в хижине на городской свалке с пятью братьями и сестрами. Это лицо будущего Филиппин. Ужин для него не всегда гарантирован, но аккаунт в социальной сети уже есть.
— Я помню, как в школе нас заставляли молиться о трёх вещах: об исчезновении мини-юбок, о запрете бикини и об обращении России в истинную веру, — вспоминает деятель современного искусства Карлос Селдран, голос современной, светской Филиппины. Год назад он разбросал презервативы в главном соборе Манилы в знак протеста против влияния католической церкви, отсидел день в тюрьме и стал символом сопротивления.
— Чувство юмора мешает филиппинцам, мы смеёмся над проблемами вместо того, чтобы их решать, — считает живой классик литературы Сайонил Хосе, которому под 90. Он мечтает о национальной революции, а в его офисе гостей с утра поят водкой с тоником и пугают опасностями Манилы.
Этих людей мир не знает, и им кажется это несправедливым. Сегодня Филиппины живут интенсивной, драматичной жизнью, которая никого, кроме самих филиппинцев, не волнует. Здесь сталкиваются христианство и ислам, формируется уникальная городская культура, но мировое внимание обходит архипелаг стороной.
— Наша столица попала на Би-би-си только в передачу об опасных точках мира. Да у нас тут Starbucks на каждом углу! — возмущается Карлос Селдран.
Ирония в том, что Филиппины были на острие прогресса: первый в регионе торговый центр с эскалатором, вторая экономика Азии в 1950-х, первая в мире бархатная революция «Народной власти» в 1986 году. Здесь царила Имельда Маркое, меняющая туфли как перчатки. Бурный, заметный миру XX век здесь внезапно закончился, и страна погрузилась в тишину.
Вечная колония: наследие чужих империй
Филиппинцы были под властью внешних держав так долго, что времена до прихода испанцев помнят смутно. «Мы были аборигенами, иногда ели друг друга», — иронизирует один манилец. Существует даже миф, что Филиппины не были колонией, а «испанской провинцией». На деле же архипелагом управляли из Мексики.
Король Филипп II не видел в этих островах ценности, кроме тысяч «неверных душ», нуждавшихся в обращении. Занятая другими делами, корона отдала Филиппины на откуп католической церкви, которая правила здесь 400 лет. Светская власть была слаба, а церковные иерархи, владевшие местными языками, стали истинными хозяевами, не забывая и о смешении кровей.
Испанское владычество пошатнулось в конце XIX века после казни Хосе Рисаля — просветителя, говорившего на 22 языках. Умеренный, он требовал не независимости, а равенства и статуса провинции Испании. Но радикалы сделали его своим символом, и казнь стала искрой для восстания, вынудившего испанцев уйти.
Открытие Америкой: новая метрополия
Независимость, провозглашённая в 1897 году, оказалась миражом. Проиграв войну США, Испания просто продала Филиппины за 20 миллионов долларов. Американские войска, высадившись в 1899-м, столкнулись с ожесточённым сопротивлением. Была даже своя «битва при Фермопилах» — 60 филиппинцев погибли, защищая президента Агинальдо, но в итоге он всё же сдался.
Американцы подошли к колонизации иначе: не порабощение, а ассимиляция. В 1901 году сотни учителей приехали учить филиппинцев английскому, отменили сиесту как вредную для бизнеса традицию. Они сделали ставку не на души, а на тела и умы, открыв путь для массовой эмиграции медсестёр, моряков, официантов в США.
Natural Born Healers: религия и мистика
Формальную независимость в 1946 году сменила незримая американская гегемония. От испанцев осталась религия, но и её «филиппинизировали». В базилике Черного Назорея поклоняются потемневшей статуе Христа, а религиозные праздники сопровождаются кровавыми ритуалами самобичевания и распятий.
Другая грань — феномен «хилеров», целителей, ставших известными в России в 1990-е. Знаменитый Джун Лабо, лечивший, по его словам, «президента русской мафии», до сих пор практикует. За 100 долларов он голыми руками «извлекает» камни и опухоли в своём подвале под бодрую музыку, отказываясь дать образцы «извлечённого» на экспертизу. На вопрос, стал бы он лечить свою дочь, отвечает: нет, только молился бы.
Меньше, да лучше: демография vs церковь
Официально 80% филиппинцев — католики, но на мессу ходит меньше половины. Страну расколол закон о репродуктивном здоровье (RH bill), призванный обуздать взрывной рост населения (уже более 100 млн) через просвещение и контрацептивы. Церковь яростно против, предлагая лишь «естественные методы» — воздержание в опасные дни.
— Скажи я мужу, что две недели нельзя, он меня побьёт или убьёт, — возмущается женщина на общественных слушаниях. Закон, поддержанный президентом и парламентом, близок к принятию, и церковь, признавая поражение, уже думает об акциях неповиновения.
Городская интеллигенция раздражается закрытостью церкви, где скандалы с педофилией замалчиваются, а виновных просто переводят в другие приходы. «Мы не наказываем, а исправляем», — парируют церковники.
Город падших ангелов: тень американских баз
Город Анхелес, когда-то обслуживавший крупнейшую базу США Кларк, был столицей секс-индустрии. После извержения вулкана Пинатубо в 1991 году и ухода американцев здесь остались 10 000 проституток, обслуживающих теперь японских и корейских туристов. Саму базу превратили в экономическую зону с колл-центрами, где филиппинцы на беглом английском консультируют американцев. Здесь же, по слухам, орудует и «телефонная мафия».
Рэп во имя мира: банды и музыка
В горной «летней столице» Багио молодёжные банды с названиями вроде Bloods и Crips делят территорию. «Прошлой осенью убили двух, кинули гранату», — рассказывает рэпер Ти Джей Филлер. Он пытается помирить враждующих с помощью музыки, продвигая рэп о дружбе, а не насилии. Его поддерживает местный «смотрящий»: «Я их, например, не бью». До мира ещё далеко.
Филиппины — одна из самых опасных стран Азии. В трущобах орудуют банды, а недалеко от Манилы существует целая деревня профессиональных киллеров — Paradise Village.
Имельда молодости нашей: призрак диктатуры
Эпоха Фердинанда и Имельды Маркое (1965-1986) — самый яркий и противоречивый период. Масштабное строительство инфраструктуры соседствовало с пытками и репрессиями. Имельда, коллекционировавшая всё красивое — от туфель до икон, — стала символом безудержного потребительства. Сегодня 82-летняя Имельда, похожая на «празднично наряженный танк», боготворит мужа и верит, что он был «отцом нации».
Ненависти к Маркосам нет — последующие 25 лет коррумпированной демократии показали, что воровать умеют и избранники народа. Сын диктатора, Бонгбонг Маркое, — серьёзный кандидат в будущие президенты. «После Маркосов никто не мыслил масштабно. Не доведи он свои проекты до конца, мы жили бы как Южная Корея», — считает Карлос Селдран.
Филиппины потерялись: в поисках идентичности
— У нас нет культа предков, мы не помним прошлого и не учимся у него, — констатирует Сайонил Хосе. Лёгкость характера не позволяет филиппинцам долго держать обиды, но и мешает извлекать уроки.
Страна потерялась и лингвистически: на официальном тагалоге говорят меньше половины, английский — язык элиты, а большинство общается на «танглише», миксе английского и местных языков. «В тагалоге нет слов для философских концепций, это язык быта», — говорит активист Ред Тани.
Западное владычество оторвало Филиппины от азиатских корней, но не сделало частью Запада. Страна не скатилась в failed state, но и не совершила рывка «азиатских тигров». Маркосовская диктатура законсервировала её, а хаотичная демократия последней четверти века лишь усугубила ощущение застоя.
Филиппины зависли «между» — между прошлым и будущим, цивилизациями, языками, религиями. Этот пёстрый архипелаг из тысячи островов и ста миллионов человек оказался в «слепом пятне» мира. Выйти из него неминуемо придётся, но даже сами филиппинцы пока не знают, куда.
МАРК ЗАВАДСКИЙ
Вокруг света №1 2012