Если отойти от традиционного преклонения перед западноевропейской философской классикой, которую часто наделяют некой целостной нравственной интуицией, и взглянуть на нее через призму теории коммуникативного действия Юргена Хабермаса, картина меняется. Философы от Декарта до Кьеркегора, устанавливая прямую связь между прекрасным и полезным, фактически создавали модель, где свободное формирование воли возможно лишь внутри сообщества, обязывающего к сотрудничеству. В этой системе красота и польза оказываются взаимозависимыми, а их связь — предопределенной и необходимой.
Динамика принуждения: что первично?
Однако эта детерминированность не статична. В зависимости от жизненных обстоятельств, полезность может служить рычагом, подталкивающим человека к красоте, или же наоборот — эстетическое совершенство становится инструментом для достижения утилитарных целей. Оба этих процесса социального давления принято называть моралью. И в рамках этой логики сложно увидеть что-то аморальное в призыве «делай как правильно» — он становится просто частью системы координат, где даже подставление второй щеки вписывается в общий порядок.
Классика: щедрость поиска против прагматизма результата
Классическая эпоха отличалась невероятной щедростью и смелостью в поиске форм. Это было время накопления сокровищ — буйства красок, разнообразия стилей, величия замыслов. Классика не боялась экспериментировать, создавая рядом с уже найденной идеальной формой новую, стремясь к еще большему совершенству. Это был поиск ради самого поиска, игра творческого воображения, где практическая выгода изначально стояла далеко не на первом месте. Ситуация изменилась с приходом Просвещения, которое возвело в культ прагматизм и результат. Как только процесс творчества стал оцениваться с точки зрения полезности, на смену духу эстетической автономии пришла этика с ее моральными оценками, начавшая осуждать красоту за бесполезность.
Современный треугольник: красота, польза, мораль
Сегодня, украшая свой дом, мы неосознанно воспроизводим эту древнюю связку. Мы ищем красивые вещи, заранее уверенные в их полезности, или же, наоборот, выбираем функциональные предметы с обязательным условием их эстетичности. Этот бесконечный переход количества в качество, это моральное «бухгалтерство», где обладание красиво-полезными вещами приравнивается к добродетели, сформировало у современного человека особую модель восприятия. Он перестал сопротивляться навязываемым стандартам красоты и пользы, приняв их как естественную часть своей «иммунной системы вкуса».
Логика, построенная на красивых предпосылках и ведущая к «правильным» выводам, при определенных условиях легко превращается в инструмент принуждения, что не раз демонстрировала история XX века. Фашизм Муссолини не требовал закрывать галерею Уффици, а в концлагерях Дахау жгли не только книги Гегеля и Гёте. Парадокс в том, что красота, практичность и мораль, сосуществуя, образуют своеобразную «треугольную зону», огороженную колючей проволокой табу. Внутри этой устойчивой, как сам треугольник, фигуры создается резервация для свободной мысли и чувства, строго ограниченная ее сторонами.
Сверхзвуковой шлейф и разрыв с чувственностью
Это похоже на полет на сверхзвуковом самолете: куда бы ты ни двигался, за тобой неизменно тянется треугольный шлейф из комбинаций: красота-польза, польза-мораль, мораль-красота. Классическая форма, будучи завершенной, не оставляет места болезненному самолюбованию или произвольным трактовкам. В отличие от нее, апелляция к чувственности как к первичному знанию, характерная для более поздних эпох, опирается на случайные связи и позволяет вкладывать в предмет любой, зачастую далекий от оригинала, смысл. Классика же хранила верность истинным пропорциям и сути предмета.
Бунт нового искусства
Именно эта завершенность и породила острую, болезненную реакцию. Новое искусство, возникшее как протест, объявило войну всем основам классического мира: и красоте, и полезности, и морали. Оно стремилось разрушить эту систему до основания, подобно тому как была разрушена ненавистная Бастилия, видя в ней тюрьму для свободного творческого духа.
Классика страдала синдромом накопительства. Буйство красок и разнообразие форм, величие стилей - все это и сегодня можно найти на острове сокровищ под названием «классика». Классика не боялась создавать вблизи своей идеальной формы новую форму, в попытке сделать ее еще лучше. Это было время великих поисков и великих открытий, когда никто не считал ни времени, ни усилий, ни материала в желании создать божественную форму. И если быть честным, то в таком подходе, в такой погоне за красотой было мало практического умысла. Изначально это была игра воображения в надежде, что должно нечто получиться от этих усилий. Прагматизм в классику привнесло Просвещение, поставившее результат выше процесса. И как только пошла игра на результат, исчез дух эстетической самостоятельности, и появилась этика со своей моралью и стала осуждать красоту за бесполезность.Неужели мы вернулись в прежние времена? Ведь если подумать, что мы делаем сегодня, украшая свой дом? Мы гоняемся за красивыми вещами, зная, подсознательно, что они обязательно будут полезными. Либо мы ищем нужные вещи, понимая, что они обязательно должны быть красивыми. Этот бесконечный переход количества в качество и наоборот, это бесконечное моральное начетничество, при котором наличие полезно-красивых вещей соответствует наличию добрых дел, в течение последних веков выработало у среднеевропейского человека исключительную модель поведения. Человек этот перестал противиться красивому и полезному, как чему-то своему, принятому иммунной системой вкуса.
И логика убеждений, построенная на красивых предпосылках и рассуждениях, а также правильных и полезных выводах, при желании убеждающего, могла легко перейти в практику принуждения, как это не раз бывало в истории прошлого века. Может быть, в Италии на время закрыли галерею Уфицци, чтобы Муссолини смог создать фашизм?! Может быть, в печах Дахау жгли книги Гегеля и Гете?! Может быть, не ставили одновременно памятников Гоголю и Сталину?! Да ничего подобного. Там, где красота и практичность встречаются с моралью, там, как в треугольной зоне, огороженной колючей проволокой недозволенности, обязательно будет организована резервация для свободных чувств и мыслей. Треугольник - очень устойчивая форма.
Это как будто летишь на сверхзвуковом самолете. Куда бы ты не двигался, как точка в небе, все равно за тобой будет тянуться шлейф из разряженных газов в виде треугольника: либо красота с практичностью, либо практичность с моралью, либо мораль с красотой.
Классика форм не дает возможности проявления болезненного самолюбия. Вообще, обращение к чувственности, как некой первичной и даже априорной форме знания, не есть лучшая выборка из классической системы представлений. Чувственность во многом ориентируется на случайность. Ее детерминизм основан на случайных связях, что позволяет толковать предмет совершенно произвольно. И при этом, в отличие от классики, новое время уже не интересует истинный смысл и пропорции предмета, в него лишь вкладывается свой смысл.
Острой и болезненной была реакция субъекта на классические формы принуждения. Новое искусство разрушало все, что было связано с классикой: и красоту, и полезность, и мораль. Разрушало до основания, как ненавистную Бастилию.