История моего пребывания в больнице началась неожиданно. После того как давление резко подскочило до 170/90, я сделал кардиограмму. Участковый врач, молча изучив результаты, выписал направление в стационар. Вместо того чтобы отправиться домой, я направился в ближайшее здание больничного комплекса — туда, где лечился двадцать лет назад. На дворе стоял февраль 2012 года. Воспоминания о прошлом опыте немного успокоили, но, как оказалось, напрасно: реальность оказалась куда суровее.
Приёмное отделение: первое столкновение с системой
В приёмном отделении меня направили к заведующей терапевтическим отделением. В кабинете меня встретила строгая женщина. Хриплым, грозным голосом она спросила, готов ли я лечь прямо сейчас и есть ли у меня с собой две простыни. Не ожидая такого вопроса, я попросил пару часов, чтобы сходить домой за вещами. Вернувшись через два часа с необходимым, я прошёл осмотр у дежурного врача и получил направление в палату №9 терапевтического отделения.
Палата №9: обустройство быта
Войдя в палату, я представился пятерым соседям, которые встретили меня одобрительным гулом. Первым делом пришлось обустраивать своё место. Оказалось, что больница предоставляет только кровать с матрасом, одеяло и голую подушку. Всё остальное — наволочки, полотенца, тапочки, одежду — нужно приносить с собой. При оформлении меня никто не ознакомил с правилами, хотя я и расписался в приёмном листе. Пришлось расспрашивать соседей.
Правила внутреннего распорядка: питание и быт
Главный вопрос, который волновал всех, — питание. Соседи заверили, что с голоду не умрёшь: завтрак и обед гарантированы, а вот ужин не предусмотрен. Однако и здесь была особенность: хлеб не подавали вообще. В прошлом, как рассказали, хлеб поставлялся лично от депутата Геннадия Кернеса. Многие отмечали, что он, будучи мэром, сделал для города больше, чем другие градоначальники. Но в тот момент реальность была иной: больным приходилось приносить свою посуду — миску, ложку, кружку. Именно поэтому окна палат были заставлены пакетами с едой, а холодильник — забит.
Система питания была простой: с собственной посудой нужно было идти в столовую, где давали порцию макарон или овсянки на воде, а на обед — первое. Все пациенты питались по одной диете, других вариантов не было. Иногда давали кашу на молоке. Особое впечатление производил чайник с кипятком: тяжёлый, как гиря, а внутри — слой накипи толщиной в два пальца. После еды больные мыли посуду в умывальнике — к счастью, горячую воду на это время давали. А вот помыться в душе было невозможно: его переоборудовали под нужды санитарок.
Лечение: самоконтроль и странные процедуры
Лечение началось после обхода лечащего врача — молодой, худенькой женщины с амбициозным характером, явно перенявшей стиль поведения заведующей отделением. Осмотр был внимательным, но без лишних слов. Врач молча выписала список лекарств и уколов, которые нужно было купить в «Семейной аптеке» при больнице. Цены там оказались далеко не семейными. Для чего нужны уколы, особенно внутривенные, мне так и не объяснили.
Процедуры проводились своеобразно. Уколы начинали делать с 8 утра, но сначала сёстры делали их сами себе — загадка, для чего это было нужно. Лишь один раз я видел медсестру в стерильных перчатках. Обычно ампулы ломали голыми руками, шприц собирали без особых предосторожностей. Особенно запомнился медбрат Саша: почёсывая за ухом, он готовил шприц, а затем делал укол. После внутривенных инъекций иногда появлялись красные пятна размером с пятак. Объяснение сестры было простым: «Это ожог от ватки со спиртом».
Лечение во многом зависело от финансовых возможностей пациента. Все лекарства хранились у больных, и принимали они их самостоятельно, по своему усмотрению. Ежедневный обход врача сводился к вопросу «Как ваши дела?», измерению давления и кратким записям в карте.
Парадоксы больничной системы
Понять, как идёт лечение, было сложно. Вопросы врачей раздражали. Однажды я спросил, чем грозит пониженный ритм сердца. Ответ был неожиданным: «Ваше сердце имеет свой биологический код с конкретным сроком работы. Код закончится — и вы умрёте». Пришлось лишь беспомощно улыбнуться, глядя в откровенные глаза врача. После такого ответа настроение падало ниже плинтуса. Доброе слово лечит, а злое — калечит. Но такова была реальность харьковской больницы. Оставалось только одно — выживать, несмотря ни на что.