Эта история — не для тех, кто ищет утешительных историй о вере. Она жесткая, личная и может задеть чувства. Речь пойдет о конкретных событиях и людях, оставивших глубокий след.
Если вы ранимы или предпочитаете не сталкиваться с горьким опытом, лучше остановиться здесь.
Начало: храм как спасение от одиночества
В пятнадцать лет моя жизнь казалась серым тупиком. Дома царило холодное отчуждение, а замкнутые родственники твердили, что желание общаться — удел «дураков со стадным инстинктом». Я страдала от одиночества и не знала, как из него выбраться.
Единственным местом, где я могла найти хоть какое-то тепло, стал наш городской православный храм. Там я посещала воскресную школу, а позже меня пригласили в молодежную организацию. Именно там я встретила Антона, семнадцатилетнего пономаря, который помогал в алтаре.
Для меня, девочки, выросшей в эмоциональном вакууме, его внимание стало глотком воздуха. Он знакомил меня с друзьями, выводил в свет, и мне казалось, что наконец-то я обрела свое место. Это была не просто влюбленность — это превратилось в нервную, болезненную зависимость. Я вцепилась в него, как утопающий в соломинку, надеясь получить то, чего не хватало с детства: безусловную любовь и принятие.
Ловушка самооценки: я верила, что без парня не имею ценности
Мое поведение в те дни теперь кажется мне наивным и отчаянным. Я была готова на все, лишь бы не потерять это хрупкое ощущение нужности. Эта детская травма и жажда любви объясняют все мои дальнейшие поступки, о которых сегодня я глубоко сожалею. Жалею о потерянном времени, вымотанных нервах и о том, что тот период стал точкой отсчета для затяжной депрессии, отравлявшей мою жизнь долгие годы.
Лето разлуки и первые тревожные звоночки
Лето разлучило нас: Антон остался в городе на практике и устроился штатным пономарем, а я уехала к дедушке на дачу. Вместо отдыха я проводила дни в мучительных раздумьях у телефона. Стоит ли написать? Не буду ли я навязчивой? Он сейчас на службе? Эта постоянная тревога съедала меня изнутри.
Поленница с нашей дачи, которую я разрисовала. Фотография из личного архива автора. Я прятала телефон, засекала часы, лишь бы не выдать, как сильно завишу от его внимания.
Через пару недель его тон изменился. Он стал холодным и равнодушным. Единственный раз оживился, рассказывая о двух молодых регентшах-практикантках, приехавших на приход. Тогда все и стало понятно.
Не выдержав неопределенности, я, не раздумывая, купила билет и, бросив полтора месяца лета, рванула обратно в город. Зачем? Не знала. Просто не могла иначе.
Работа в храме: унижения и лицемерие
Дома меня ждал не любящий парень, а грубый, раздраженный человек. Чтобы угодить ему и быть рядом, я согласилась на его «дельный» совет — устроилась уборщицей в тот же храм.
Так я надеялась быть ближе к нему, а в итоге стала свидетельницей его флирта с певчими
Работа оказалась каторгой. Помимо тяжелого физического труда, я столкнулась с ханжеством и лицемерием. Взрослые сотрудницы с удовольствием сваливали на меня свои обязанности, а потом жаловались, что я плохо работаю. Антон же, флиртуя с практиканткой, начал публично меня унижать: «Что тебе надо? Иди работай». И я терпела. Надо мной открыто смеялись, и я молчала, боясь потерять последнюю ниточку, связывающую меня с ним.
Особенно ярко двойные стандарты проявились на Медовый Спас. Меня поставили разливать мед покупателям, пообещав двойную оплату, которую я, конечно, так и не получила. А когда я попыталась что-то уточнить у ответственного мужчины, тот лишь досадливо закатил глаза. Здесь, в этом месте, где так много говорили о милосердии, взрослые мужчины считали нормой грубость и пренебрежение к молодым девушкам, особенно на фоне подобострастия перед священством.
Болезнь и последняя капля
Холодный август и работа на улице сделали свое дело — я слегла с ангиной. Домашние, обидевшись на что-то, объявили мне бойкот. Денег на лекарства не было. В отчаянии я написала Антону, умоляя купить хотя бы дешевый парацетамол и просто побыть рядом.
Он пришел. С огромной трехлитровой банкой меда. На мгновение сердце екнуло от надежды. Но он тут же оборвал эту надежду, сухо заявив, что мед «не для тебя». Отказался даже сходить в аптеку, которая была по пути, сославшись на усталость и планы. Забрал свою банку и ушел.
Я осталась одна в тишине, оглушенная жестокостью этого жеста. Зачем тогда приходил? Чтобы продемонстрировать свое презрение? Где же все те высокие слова о помощи ближнему, о добром самарянине, которые так любили произносить здесь?
В полном отчаянии я набрала «скорую». Дрожащим голосом описала симптомы. «У меня» — начала я. «У меня — это у кого? Ты кто? Сколько тебе лет?» — рявкнула диспетчер. Это была последняя капля. Я разрыдалась, и трубку бросили.
Эпилог: урок, оплаченный дорогой ценой
Когда лето и мой контракт закончились, Антон как-то обронил: «Тебя похвалили. Хорошо отзывались о работе». На мой вопрос «Что именно?» он ответил с каменным лицом: «Не скажу. Не следует говорить хорошее, возгордишься».
Вот так. Хвалить нельзя — возгордится. Лечить нельзя — не ровен час, выздоровеет. Только грубость, только «православный хардкор». Этот абсурдный финал стал горькой точкой в истории, которая научила меня различать слова о милосердии и само милосердие, а также ценить себя больше, чем чье-то равнодушное внимание.
Еще по теме здесь: Отношения.
Источник: Болтовня о милосердии: как я работала в храме уборщицей, была влюблена в пономаря, а тот в регеншу..